Исповедь узницы подземелья - Страница 22

– Забудь, стряхни, живи дальше, ты должна нормально жить, поменяй имя.

Но я не хотела молчать. И у меня было несколько причин для этого.

В первую очередь, я хотела доказать, что я, несмотря на годы заточения, осталась нормальным человеком, не потерявшим способность общаться, мыслить, что я не боялась общества и физически выглядела здоровой.

Хотела сломать стереотипы. Со всех сторон слышалось, что я должна затаиться, лить слезы – вероятно, только такой тип поведения пресловутое общественное мнение оценивает как «правильное» поведение жертвы.

Еще одним фактом рассказывать свою историю, стало желание пресечь домыслы о моей жизни под землей и не допустить распространения выдуманных грязных подробностей, которых и так хватало на самом деле. Хотя, как оказалось, сплетни и откровенная ложь все равно присутствовали практически в каждой статье и телепередаче, не говоря уже об интернете… Возмущению моему не было предела, когда я, например, прочитала домыслы о том, что сразу после освобождения мы с Леной купили где-то в Богом забытом месте деревенский домик, и якобы даже строили там для нашего мучителя бункер… Всё это, разумеется, не что иное, как чья-то буйная фантазия. И уж конечно, не выдерживают никакой критики досужие разговоры о том, что мы могли сбежать, но не делали этого, потому что нам якобы даже нравилось жить у Мохова, что мы – девушки легкого поведения, которые получили то, что хотели и все такое прочее. Конечно, все это просто досужие разговоры и грязные сплетни.

Еще один важный мотив громко рассказывать мою историю – желание защитить всех женщин, переживших сексуальное насилие вообще и в подростковом возрасте в частности. На страницах печатных СМИ и в многочисленных социальных ток-шоу на телевидении один из популярных сюжетов – беременные 12-14-летние девочки. Меня глубоко возмущает, как легко общество готово возложить ответственность за подобные случаи на самих девочек: «слишком короткая юбка», «слишком глубокий вырез», «слишком высокие каблуки», «нечего по ночам шляться», «не пошла бы в клуб, ничего бы и не случилось», «нормальная девушка не пойдет с незнакомым мужчиной на свидание!» – аргументов множество.

Ведь точно так же и про меня говорили: «Сама виновата, что пошла на вечернюю дискотеку, сама виновата, что села в машину к незнакомцу, сама виновата, что согласилась выпить, за что боролась, на то и напоролась!» – бесконечный круг «самавиновата» просто может свести с ума! Людям проще обвинить девочек в развратном поведении, в том, что они «сами спровоцировали насилие в отношении себя» – и эти и ограничиться. По моему глубочайшему убеждению не несчастные совращенные дети (а подростки – это дети!) не должны вообще становиться предметом обсуждения! Виноваты прежде всего взрослые мужчины и женщины, которые совершают насилие над ребенком или которые попустительствуют своим невмешательством совершаемому насилию! Да, на примере моей истории можно дать девочке-подростку урок безопасности, рассказать, как не надо поступать: не разговаривать с незнакомцем, не садиться в чужую машину и так далее. Но ни в коем случае ответственность за факт насилия не должен возлагаться на жертву!

Еще меньше мне хотелось молчать, когда я спустя два года после нашего освобождения узнала историю австрийской пленницы Наташи Кампуш. Сначала я вообще не поверила, что такое возможно – восьмилетний плен в подвале у маньяка. Мне не верилось, что такие люди вообще существуют, я думала, что Мохов один такой… Я начала сравнивать – и наши две истории были так похожи! Вплоть до деталей! Когда я смотрела сюжеты в новостях, рассказывающие о Наташе, я не верила своим ушам! Было только два различия. Она провела в плену восемь лет и была одна, а я – четыре года и вместе с подругой по несчастью… Не знаю, честно говоря, удалось бы мне сохранить рассудок, если бы я сидела в том подвале одна или нет…

Самое главное, что я старалась донести до людей на своем примере, – это то, что никогда нельзя забывать об осторожности. Быть внимательными к окружающим, ведь быть может, они являются для кого-то последним шансом на спасение. Моя ситуация стала ярким доказательством наивности и легкомысленности, повлекшим за собой такие ужасные последствия, поэтому я хотела бы, чтобы как можно больше девушек задумались о безопасности и не полагались на свою интуицию и доброту незнакомых людей.

С Леной – моей сестрой по несчастью – мы в первый год после освобождения еще встречались – следственные действия, суды, совместные интервью… Потом эти встречи стали реже… Я знала, что третьи роды закончились неблагополучно, что и немудрено – всё-таки ей действительно было тяжелее, чем мне: три беременности, пережитые в тяжелейших условиях, на глубине шести метров под землей износили ее организм до крайней точки… Но было не только абсолютное физическое истощение. Наравне с этим были еще раны души. У Лены они рубцевались медленнее… Она рассказывала мне, что училась в педагогическом институте. Пыталась начать жизнь заново, вычеркнув почти четырехлетний ад из своей памяти… Как-то я спросила о детях, рожденных ею в плену. В ответ услышала, что она не хочет их видеть и искать ей некого… Ходили разговоры, что этих детей усыновили в рязанских домах малютки, даже была версия, что их усыновили за границу… Мне сложно говорить, стала бы я искать этих детей или нет… С одной стороны, я прекрасно понимаю, что это дети – рожденные от насильника… Смогла бы я дать им любовь и заботу, если бы постоянно угадывала в их лицах черты того, кто просто уничтожал меня долгие годы? И нужно ли их было вообще разыскивать, если предположить, что Лена решила бы вернуть детей? А тем более, нужно ли это делать сейчас, спустя годы? Дети выросли, ничего не подозревая о своем происхождении. Они не знают, кто их настоящие мать и отец… А если узнают? Как их психика переживет такое знание?