Исповедь узницы подземелья - Страница 8

Постепенно у нас появлялись предметы быта: расческа, небольшое зеркальце, будильник, вата, примитивная кухонная утварь. Из развлечений – карты, которые принес нас тюремщик. Мы стали играть и раскладывать пасьянсы.

На вопрос где мы находимся, Мохов не отвечал и лишь в конце 2001 года, когда он нам принес маленький черно-белый телевизор, переключая каналы, мы наткнулись на программу новостей и поняли, что обитаем в Скопине.

Первая новогодняя ночь, проведенная в бетонной комнате, была, наверное, самой худшей из всех, что будут позже. 31 декабря Мохов кинул нам в бункер килограмм шоколадных конфет и исчез на несколько дней. Вид этих жалких шоколадок вызывал рвотный рефлекс. Есть не хотелось. Мысли о доме и родных не покидали меня ни на минуту. Я винила себя за то, что причинила маме такую боль и страдания своим исчезновением. Больше всего на свете я хотела вернуться домой для того, чтобы успокоить ее бедное сердце.

Все мои воспоминания о прошлой жизни стали отчетливыми и ясными, и когда я погружалась в них, появлялось ощущение, будто я смотрю кино, где главная роль досталась мне. Я помнила диалоги, детали одежды, время года и суток, эмоции, вспоминая то или иное событие, связанное со мною. Было невероятно снова почувствовать то, что давным-давно пережито.

Очень часто я думала о том, как мне хочется посидеть за школьной партой в окружении своих одноклассников, послушать тихий, умиротворяющий голос учительницы географии, рассказывающей о строении земли и ее климате; или выйти к доске, что я ужасно не любила делать, и решить задачу по математике; обрадоваться звонку с урока и побежать с подругами в столовую за вкуснейшими пирожками с повидлом. Все эти простые вещи, которым я совершенно не придавала значения, вдруг стали для меня невероятно ценными и страшно желанными. Было ощущение, что Вселенная перестала существовать, а я каким-то непостижимым образом выжила. И все, что мне оставалось сейчас, – это в своих воспоминаниях как кинопленку прокручивать каждую минуту, проведенную на той прекрасной, но почему-то исчезнувшей планете…

21 февраля мы отпраздновали день рождения Лены. Он прошел безрадостно… Если на свободе день рождения – это радость, подарки, гости, ожидание новой жизни, то здесь, на глубине шести метров под землей, не было ничего. Только безысходность и апатия.

К концу марта моя подруга по несчастью поняла, что беременна. Мохов отреагировал на удивление спокойно. Но на все слёзные просьбы отпустить нас, он противно ухмылялся и продолжал твердить уже опостылевшее «на днях»…

Но, конечно же, не отпускал. Все месяцы беременности Лена чувствовала себя очень плохо: сначала ее мучил токсикоз, потом – добавились боли внизу живота, головокружения, слабость.

Как-то раз в самом начале ее положения. Мохов пришел к нам пьяным и потребовал в предбанник мою подругу.

– Я не могу, меня тошнит, – сопротивлялась Лена.

– Ты что теперь всю беременность отлынивать будешь?! – разозлился наш мучитель.

Я предложила выйти к нему вместо Лены, но он отказался, а потом, достав из кармана джинсовой куртки газовый баллончик, брызнул в помещение и, быстро закрыв засовы, убежал.

Мы начали задыхаться. Каким-то невероятным усилием отключающегося сознания я догадалась засунуть голову под кровать – оттуда, сквозь щели в полу, сквозил холодный, какой-то могильный воздух. Стало чуть легче.

Этот случай, наравне с выключением света и мором голодом, повторялся еще несколько раз за время нашего пребывания в подземелье, если мы проявляли строптивость.

В апреле 2001 года, когда уже растаял последний снег Мохов, разрешил мне подышать свежим воздухом через лаз в наш бункер. И я впервые за последние полгода увидела дневной свет, солнце, молодую траву, пробивавшуюся сквозь землю. В тот раз мне удалось рассмотреть его владения. Перед гаражом, метров на 15 в длину протянулся участок, предназначенный под грядки, в конце его – ограда из колючей проволоки, сквозь нее проглядывался соседский двор. Слева стоял высокий деревянный забор с воротами, через которые мы и заехали сюда той роковой ночью. По правую сторону темнели облезлые хозяйственные постройки.

Мохов все время моей так называемой прогулки крепко держал меня за предплечье, но это было лишним, так как от плохого питания и недостатка кислорода я ослабла, сил, чтобы быстро выбраться наружу, не было. Но если бы у меня даже получилось выскочить из окошка, далеко бы я не убежала – со всех сторон был тупик.

Чтобы как-то занять время, мы начали просить, чтобы наш тюремщик принес что-нибудь почитать. Сначала это были выпущенные еще в Советском Союзе журналы «Наука и жизнь» или старые газеты. Потом появились книги: «Анна Каренина», «Поднятая целина», «Архипелаг ГУЛАГ» и много другой классики. Однажды в стопке книг попался даже самоучитель по английскому языку. Лена, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, занялась его изучением. Было очень похоже, что Мохов просто сбрасывал нам стопки макулатуры. Потому что однажды между книг мы увидели даже старый, неизвестно как завалявшийся там, еженедельник. И вот пролистывая его, я и узнала полное имя нашего мучителя – на заглавной странице была запись, сделанная простым карандашом, – «Мохов Виктор Васильевич». Да, теперь мы знали, как зовут нашего врага. В том, что это его фамилия и отчество, сомнений не возникло.

С самого начала нашего пребывания в плену мы начали молиться. Перед сном, приемом пищи или просто когда становилось совсем невыносимо, я и подруга по очереди зачитывали три короткие молитвы, напечатанные на бумажной иконке, которую Лена всегда носила с собой. Потом необходимость считывать их отпала, так как все слова отлетали от зубов. Я молилась за родителей, сестру, бабушку. Просила дать им веру в то, что я жива, терпения дождаться меня, сил не падать духом: